Тем, кто не понял, что он имел в виду, было объяснено. Далее были перечислены номера дивизий, оставшихся внутри кольца окружения, и тех, которые, судя по всему, «Новой Коалиции» пришлось отводить с фронта после нескольких дней боев.

В карманах убитого британского майора не было найдено ничего особо интересного – обычный «наблюдатель», контролирующий выполнение немцами приказов. Допрос пленного немецкого подполковника-танкиста в штабе армии тоже ничего выдающегося не открыл, тот назвал только свое имя и номер части и молчал в ответ на все остальные вопросы, с интересом разглядывая собеседников. К утру двадцать шестого не вытянутые из него показания перестали кого-либо интересовать: редкие до того эпизоды сдачи в плен мелких подразделений, принадлежащих к полностью выдохшимся дивизиям и бригадам, сжимаемым внутри сегментов кольца окружения, начали сливаться в одну сплошную цепь.

Вторая попытка 1-й английской армии деблокировать окруженные части с запада опять натолкнулась на упорное сопротивление советских войск, уже успевших зарыться в землю с внешнего рубежа обороны, и ее командующий сэр Кеннет Андерсон заявил Монтгомери, что нужно прекращать бессмысленные атаки, пока армия еще способна хотя бы служить угрозой для русских, надумай они перейти в наступление на его участке. К часу, когда фельдмаршал был вынужден с ним согласиться, сопротивление внутри кольца уже почти прекратилось.

Те, кто может осудить сдавшихся, никогда, наверное, не воевал. В течение многих дней американские и немецкие солдаты находились в непрерывных боях – почти без сна, без еды, в окопах, врытых в промерзающую за ночь землю, от которой утром приходилось отдирать ткань и собственную кожу. На них волнами накатывались бесчисленные советские танки и пехота, и каждая отбитая атака означала только то, что сейчас начнет снова работать чудовищная русская артиллерия, а после часа обстрела откатившиеся было гвардейцы снова пойдут вперед – и так до тех пор, пока не добьются своей цели. Неоткуда было взять боеприпасы, неоткуда было взять топливо, кончились медикаменты. Союзники имели опыт снабжения достаточно крупных частей с воздуха – но для этого, во-первых, нужно было быть уверенным в своем господстве в воздухе, так и не завоеванном окончательно, а во-вторых, нужна была нормальная погода. Пехотинцам более-менее все равно, сколько воздушных побед у выдающихся асов их стран и кого они героически сбивают где-то там, вдалеке. Их волнует исключительно собственная шкура, которую изо всех сил пытаются продырявить ходящие по головам штурмовики и бомбардировщики. Если человек хоть один раз побывал под бомбежкой или штурмовкой, то никакие заверения о том, что равных нашим летчикам нет, уже не будут оказывать на него никакого влияния. Так что в нелетной погоде были свои определенные плюсы – она позволила значительному количеству людей остаться в живых.

27 ноября последние вспышки боев местного значения между Сулингеном и Мюнстером угасли. Израненные, вымерзшие, усталые за пределами человеческих возможностей офицеры и солдаты в американской и немецкой полевой форме сложили оружие, подчинившись силе победителей. Бог на стороне больших батальонов – особенно если их командиры не такие полные дебилы, как уверяют в офицерских школах тех, кого они бьют. Счастливых исключений было немного – лишь нескольким бригадам и полкам удалось просочиться через несплошной в первые дни фронт окружения и нескольким сотням бредущих в одиночку и небольшими группами бойцов, не бросивших оружия и сохранивших достаточно здравого смысла, чтобы не пытаться просить помощи у местного населения.

В эти дни было много разговоров о том, чего удалось добиться сторонам и чего не удалось. Войска «Антибольшевистского фронта» сумели заставить русских понести тяжелые потери, надолго лишив их северные фронты возможностей проводить масштабные операции. Но это было как в «Новом Сатириконе»: «Проигравшие Бородинское сражение французы с горя заняли Москву». Полторы полностью ликвидированные армии образовали во фронте дыру, которую было крайне сложно заткнуть, и Голландия, всего полтора месяца назад ставшая ареной ожесточенных боев американских, британских и польских парашютистов с частями Вермахта и Ваффен-СС, была отдана русским без большого сопротивления. Двести километров от Оснабрюка до Утрехта советская броня прошла за полтора дня, хотя это и стало ее последним рывком. Фронты, если глядеть на них снаружи, успокоились в ожидании решений, которые должны были принимать политики и дипломаты на основании достигнутых маршалами и генералами результатов. Сталин вовсе не был безумным маньяком во внешней политике: ему нельзя было отказать в здравом уме и способности к анализу. Сталину казалось, что он всего один раз в жизни просчитался глубоко. Тогда, в сорок первом, это привело к последствиям, с которыми удалось справиться ценой огромных трудностей, потеряв миллионы людей и годы времени. Второго раза он искренне не хотел допускать. Может, и возраст сказывается, что хочется меньше риска, чем раньше, что начинаешь понимать смысл слова «достаточно», раньше бывший абстрактным, не доходящим до конца до разума.

– Военное счастье переменчиво… – задумчиво произнес генералиссимус на затянувшемся до четырех утра заседании Ставки, на котором Молотов сделал почти двухчасовой доклад. – То, что они нам предлагают, это полумера, но большего нам сейчас и не потянуть. Можно критиковать товарища Жукова за то, что он сделал меньше, чем мы рассчитывали, но успех есть успех, и хребет он им все же переломил… Нашего состояния они не знают, что радует, поэтому разговаривают не в пример более вежливо, нежели тогда… Когда мы все это начинали…

Маршалы и наркомы молчали, ожидая решения Сталина, к которому они последние дни старались его склонить всеми силами. Даже половинчатый успех Жукова, спешно переформировывающего сейчас свои обескровленные фронты, дал советской дипломатии огромную фору. Он заставил уверенных в себе лидеров Британии и США испугаться, показал, что не они контролируют обстановку – точнее, не только они ее контролируют. Все красивые и верные слова, которые произносят президенты и премьер-министры в речах, касающихся чужих стран, быстро теряют свою силу, когда речь доходит до серьезных решений, грозящих пролитием собственной крови. Воевать еще годы, пытаться отобрать у красных взятые ими на саблю города и земли… Можно было, конечно, попробовать – но больно уж рискованно. И русским было очень уж рискованно продолжать давить на Запад с той же силой: риск оступиться возрастал с каждой новой сотней километров. Сталин знал, что за собственно Англию и собственно Америку война была бы совсем другая, о них он даже не помышлял. Попробовать получить Италию и Францию… И Бельгию… Не сейчас. Не в этот раз. Нельзя все выиграть сразу, и так за несколько лет сделали столько, сколько императоры и цари не смогли за века.

Сталин рассуждал вслух, неторопливо расхаживая по залу совещаний. Задержавшись около большой карты Европы, занимавшей почти полностью одну из стен, он оглядел сверху вниз сдвоенную линию, тянущуюся наискосок через весь континент, иногда чуть расходящуюся в разные стороны. Красная линия, куда уже ступила нога советского солдата, и синяя – куда она ступит без боя, если принять мирные предложения бывших союзников.